Контакте Окопные стихи.
ФРОНТОВОЙ ЭТЮД.
Мы хотели его отнести в медсанвзвод.
Но сержант постоял, поскрипел сапогами:
— Все равно он, ребята, дорогой помрет.
Вы не мучьте его и не мучайтесь сами...—
И ушел на капэ — узнавать про обед.
Умиравший хрипел. И белки его глаз
были налиты мутной, густеющей кровью.
Он не видел уже ни сержанта, ни нас:
смерть склонилась сестрой у его изголовья.
Мы сидели — и молча курили махорку.
А потом мы расширили старый окоп,
разбросали по дну его хвороста связку,
и зарыли бойца, глубоко-глубоко,
и на холм положили пробитую каску.
Возвратился сержант — с котелками и хлебом.
«ЛАПТЕЖНИКИ».
Летчику-истребителю Е. П. Мариинскому. Герою
Советского Союза, сбившему в воздушном бою три пикирующих бомбардировщика
«Юнкерс-87»
«Ю-87» шли журавлиным клином.
Тремя девятками.
Прерывисто гудя.
Шли не спеша,—
рос отдаленный гул,
и вздрагивали листья на деревьях.
Траншеи вымерли:
— «Лаптёжники» летят!..
Мы так их называли потому,
что их шасси напоминало лапти;
шасси не убиралось
и торчало
в кроваво-красных обтекателях
под серебристым брюхом — врастопырь.
Одномоторные,
с изогнутыми крыльями,
блестя на солнце желтыми носами,
«лаптёжники» прошли над головой —
и развернулись для бомбометанья,
рассыпавшись на три девятки.
— Сейчас закрутят, гады, карусель!..
И точно:
девятка, что пошла на нас, образовала круг.
Гул стал густой и вязкий, как смола.
Со стен траншей посыпался песок.
— Ну, братцы, панихида начинается!
Молись, кто верит в бога...
Ведущий
через левое крыло
перевернулся
и, включив сирену,
вошел в пике —
с надсадным воем,
холодящим сердце.
Он шел почти отвесно,
и когда
казалось, врежется, паскуда, в землю —
от брюха серебристого его
лениво отделилась капля:
бомба!
И, заглушив
натужный рев мотора
влезающего в горку самолета,
хлестал
по спинам
свист
все убыстряющей свое движенье бомбы.
— Промажет или нет?
А свист чертил как будто вертикаль,
и было нестерпимо ожидать,
когда же бомба наконец
свист оборвет
лохматой кляксой взрыва.
— Ой, мамочка! Ой, мамочка родная!..
И вздрогнула под животом земля,
и взрыв рванул, обдав горячим дымом,
и в горле запершило от взрывчатки,
и уши заложил шипящий звон,
и комья застучали по спине,
и ты не знаешь — жив ты или мертв...
Но знаешь —
из ревущей карусели
уже второй «лаптёжник»,
кувыркнувшись,
включил сирену
и вошел в пике.
И хлещет вновь по нервам вой и свист.
И снова — ожидание разрыва.
И снова — всплеск огня, земли и дыма.
И снова комья барабанят по спине,
прикрытой только потной гимнастеркой.
— Ну сколько ж это может продолжаться?!
А продолжалось это — бесконечность.
Пока «Ю-87»
не сделал по шесть заходов:
три первых — для бомбометанья,
два — полосуя вдоль траншеи
из пулеметов и орудий,
и заключительный заход —
пустой,
психический,
так — просто для забавы...
И, кончив свою адскую работу,
ушли, усталые, на запад,
цепочкой, друг за другом растянувшись.
...Ах, Женя-Женя,
Женя Мариинский! —
где ж в этот день твоя летала «кобра»?.
СУХАЯ ТИШИНА.
Шли танки...
И земля — дрожала.
Тонула в грохоте стальном.
И танковых орудий жала
белесым брызгали огнем.
На батарее — ад кромешный!
Земля взметнулась к небесам.
И перебито, перемешано
железо с кровью пополам.
И дым клубится по опушке
слепой и едкой пеленой,—
одна, истерзанная пушка,
еще ведет неравный бой.
Но скоро и она, слабея,
заглохнет, взрывом изувечена,
и тишина — сухая, вечная —
опустится на батарею.
И только колесо ребристое
вертеться будет и скрипеть,—
здесь невозможно было выстоять,
а выстояв — не умереть.
СЛЕЗЫ.
Плыла тишина по стерне —
над полем, разрывами взрытым,
и медленно падавший снег
ложился на лица убитых.
Они еще были теплы.
И снег на щеках у них таял,
И словно бы слезы текли,
полоски следов оставляя.
Текли, как у малых ребят,
прозрачные, капля за каплей...
Не плакал при жизни солдат,
а вот после смерти —
заплакал.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
