Контакте Окопные стихи.
БЕЛОРУССИЯ, ИЮЛЬ 1944.
— По ко-о-ня-ям!..—улыбается
комроты
и пальцами проводит по ремню.
И весело взбирается пехота
на теплую шершавую броню.
А танки чуть дрожат от напряженья
работающих дизельных сердец,
пофыркивая, словно в нетерпенье,
очередями выхлопных колец.
Чумазый, в шлемофоне, лейтенант
сидит у края башенного люка
и смотрит, как устроился десант,
и щурится от солнца близоруко.
— Не жестко?..
— Все нормально, машинист!
Примерно — как у тещи на перине.
Давай кончай художественный свист
и дуй вперед, до самого Берлина...
Водитель, рычаги привычно тронув,
качнул солдатской круглой головой,—
и гусениц тяжелые ладони
зашлепали дорогой полевой.
Вставали облака удушной пыли,
катил железный неумолчный гром,—
танкисты и пехота уходили
вдогон
за отступающим врагом.
В ОСВОБОЖДЕННОМ СЕЛЕ.
Зарисовки
У околицы — металлолом:
«фёрдинанд» размером с дом;
нюхает опущенным стволом
голубые незабудки...
Два столба напротив церкви высятся.
Люди задирают головы:
полицай болтается на виселице,
пятками отсвечивая голыми.
Бабка во дворе чего-то ищет.
Пальцы поднося ко лбу,
крестится на дымном пепелище
на печную сироту трубу.
У колодца — «студебеккер» крытый.
Местные красавицы — как куры:
шоферюга, черт небритый,
на ходу заводит шуры-муры.
На обочине — компания босая —
три девчонки и пацан.
Раскулачивают, шмыгая носами,
офицерский «опель-капитан».
С автоматом — партизан, наверное,—
на трофейный встав велосипед,
прибивает вывеску фанерную:
«Сельсовет».
Рядом — пес прилег в тени акации.
Выглядит невесело:
после оккупации он один на все село.
А на выезде, где заросли бурьяна,
братская могила свежая —
пирамидка деревянная
и звезды навершие.
ОСЕННЕЕ.
Я пройду не спеша по аллее осенне-притихшего
парка —
сквозь пожар, шелестящий оранжевым, красным и
желтым,
подыму лист кленовый, воткну черенком — как какой-то
языческий орден — в карман гимнастерки и совсем
позабуду, что я на войне и что парк — это вовсе не парк,
а тыли обороны...
— Ты чего? — спросит Женя, когда я дойду до окопов.
— А чего? Ничего,—я отвечу и сяду на ящик гранатный.
— Да чего ничего?.. Ходишь, словно в Сокольниках.
Кокнут!
— Не, не кокнут,— вздохну я и уставлюсь в прозрачную
синь.
Женя скажет: — А ну-ка, дыхни! — Я дыхну
добросовестно.
Почему не дыхнуть? Если просят — могу и дыхнуть.
Я могу даже встать и пойти, как ни в чем не бывало,
по минному полю, точно я невесом и бессмертен,—
до того на душе отрешенно, легко и торжественно.
20 ЯНВАРЯ 1945.
Черт-те что на шоссейке на этой творится! —
кто смеется,
кто плачет,
кто грозится,
кто пляшет,
кто свирепо ругается,
кто обнимается,
кто вверх каски бросает,
кто на запад стреляет,
кто «Катюшу» поет,
кто сидит отдыхает,
кто на землю плюет,
кто угрюмо молчит,
кто кричит:
— Мы дошли до границы фашистской Германии!..
ВСТУПЛЕНИЕ В БРАУНСБЕРГ.
Март 1945
Города Восточной Пруссии встре-чали нас кладбищенской
тишиной: дома целы, а жителей — почти ни души, угнаны гитлеровцами
в глубь Германии.
Люди ушли. А город остался.
Мертвым, закованным в камень пространством,
телом, лишенным души.
Жутко бродить в этом городе гулком
по площадям, по пустым переулкам —
жутко, что нет никого.
Хоть бы в саду перед белым окошком
жалобно, что ли, мяукнула кошка,—
нету и кошек, представьте!
Только вороны над ратушей хмурой,
крытой внаклад черепицею бурой,
каркают хрипло и зло.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
