Контакте Окопные стихи.
ОН.
Он на спине лежал, раскинув руки,
в примятой ржи, у самого села, —
и струйка крови, черная как уголь,
сквозь губы приоткрытые текла.
И солнце, словно рана пулевая,
облило свежей кровью облака...
Как первую любовь,
не забываю
и первого
убитого
врага.
ТУДА И ОБРАТНО.
Идти туда — страшнее, чем обратно.
Вот почему, когда на фронт бредешь,
рождает внутреннюю дрожь
уже воронка возле медсанбата.
Совсем не то, когда идешь назад,
пропахший кровью, порохом и дымом, —
покажется тогда глубоким тылом
с воронками своими медсанбат.
А между прочим, поимей в виду, —
и тут не спрячешься от пушек дальнобойных.
Но ты шагаешь мерно и спокойно
и не тревожишь душу понапрасну:
ты видел смерть вблизи, ты побывал в аду, —
ну и чистилище тебе уже не страшно.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.
В нашей жизни не так уже много тепла.
Да и разве нас женщина — нас война родила.
И вовек не забудется этот роддом
под взлохмаченным небом в окопе сыром.
Было хмуро, натоптано, ветрено, пусто.
Пули тюкали в мокрый, расплывшийся бруствер.
Сиротой безотрадной казалась поляна
с посеченными насмерть стеблями бурьяна.
Но в осеннюю эту, военную слякоть,
даже если хотелось — нельзя было плакать.
И в окопчике тесном, согнувшись горбато,
грели руки и душу о ствол автомата.
«СКРИПУН».
«Скрипун», «скрипач», «ишак» — так на фронте называли немецкие шестиствольные минометы; о них не говорили «стреляют», говорили — «играют».
Истошным скрипом душу обжигая —
как будто кто гвоздем стекло скребет, —
из-за высотки бешено играет
немецкий шестиствольный миномет.
И продолженьем скрежета и визга,
дыхание не дав перевести,
уже над нами, где-то очень близко,
шестерка
мин метровых
шелестит.
И вдавливает в землю и вжимает
стремительно
спускающийся
вой,
и взрывы — как чечетку выбивают
железом на булыжной мостовой.
...Когда промчится рядом электричка
и с ходу вой свирепо в уши бьет,
я вздрагиваю: старая привычка —
проклятый шестиствольный миномет!..
ОБИДА.
Его прислали в роту с пополненьем.
И он, безусый, щуплый паренек,
разглядывал с наивным удивленьем
такой простой и страшный «передок».
Ему все было очень интересно.
Он никогда еще не воевал.
И он войну коварную, конечно,
по фильмам популярным представлял.
Он неплохим потом бы стал солдатом:
повоевал, обвык, заматерел...
Судьба ему — огнем из автомата —
совсем другой сготовила удел.
Он даже и не выстрелил ни разу,
не увидал противника вблизи
и после боя, потный и чумазый,
трофейными часами не форсил.
И помкомвзвода, водку разливая,
не произнес веселые слова:
— А новенький-то, бестия такая,
ну прямо как Суворов воевал!..
И кажется, никто и не запомнил
ни имя, ни фамилию его, —
лишь писарь ротный к вечеру заполнил
графу «убит» в записке строевой.
Лежал он — всем семи ветрам открытый,
блестела каска матово в кустах,
и на судьбу нелепую — обида
навек застыла в выцветших глазах.
СЛЕДЫ В СТЕПИ.
Мы уйдем в заснеженные степи.
И, навеки затерявшись в них,
никогда уж больше мы не встретим
ни друзей, ни близких, ни родных...
Будут вьюги шелестеть над домом,
будут годы время бороздить,
только нам по улицам знакомым
никогда уж больше не ходить.
И, ремень затягивая туже,
не ступить на стылое крыльцо
и как прежде — и ветрам и стужам
не подставить юное лицо.
Жизнь иная явится на свете...
И она придет на смену той,
что ушла в далеком 43-м
по степной дороге фронтовой.
Нас не будет в этой жизни дальной,
навсегда затерянных в степи...
Оттого снег сухо и печально
под ногой истории скрипит.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
