Контакте Окопные стихи.
* * *
Прошлогодний окоп... Я их видел не раз.
Но у этого — с черной бойницею бруствер.
И во мне возникает то нервное чувство,
будто я под прицелом невидимых глаз.
Я не верю в предчувствия. Но себе — доверяю.
И винтовку с плеча не помешкав срываю
и ныряю в пропахшую толом воронку.
И когда я к нему подползаю сторонкой,
от прицельного выстрела камнями скрыт,—
по вспотевшей спине шевелятся мурашки:
из окопа — покрытый истлевшей фуражкой —
серый череп, ощеривши зубы, глядит...
КОЛЕСО ФОРТУНЫ.
На войне — как в игре: надо, чтобы везло.
Надо, чтобы капризный и ветреный Случай,—
тот, который издревле зовется «судьбой»,—
и штыкам, и осколкам, и пулям назло,
и иным затаившимся бедам несметным,
вопреки и приметам, предчувствиям, снам,
удручающим душу тревогой слепой,—
надо, чтобы капризный и ветреный Случай
оберег тебя дланью своею могучей —
даже, может, желаньям твоим поперек,
если жизнь вдруг покажется — невыносимой...
Так давай же, фортуна, верти колесо!
На войне — как в игре: надо, чтобы везло.
НА ФРОНТ.
Крыши охвачены снежным вихрящимся пламенем.
Космы седые свисают с заснеженных стрех.
Ветер несет полосами мелкий удушливый снег.
Бельмами наледь налипла на окна избушек.
Подслеповато глядят, как по деревне движутся тени —
лыжники в белых халатах, похожие на привидений.
Заметь уже заметает дорогу застругами —
как языками шершавыми наискось лижет.
Вязнут в сыпучих сугробах солдатские сбитые лыжи.
А над церквушкой вовсю хороводят вороны,
словно они ошалели от свежего снега и ветра:
значит, морозы усилятся — верная эта примета.
Неба не видно в белесой, расплывшейся мгле.
Снежная муть затянула окрестные дали.
И за околицей — лыжники, как привиденья, пропали.
КОСТРЫ 42-ГО ГОДА
ПОД СТАРОЙ РУССОЙ.
Лес трещит от мороза — как будто в лесу кто
стреляет.
Забивает дыханье январская лютая стынь.
У дороги лесной, не дойдя до переднего края,
жгут бойцы на привале свои фронтовые костры.
Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.
Над дорогой повис бледный серпик иззябшей луны.
Остается меж нами и этой треклятой войною
километров двенадцать, не больше, морозной лесной
тишины.
Ночью будем на месте. А утром пойдем в наступленье.
Станем вязнуть в снегу, пот и кровь утирая со лба.
И потянутся по лесу, но теперь уж в другом направленье,
вереницы израненных, злых, молчаливых солдат.
И опять добредем до знакомых вчерашних стоянок.
И раздуем костер, и усядемся тесно вокруг,
сунув прямо в огонь — отрешенно и деревянно —
головешки негнущихся, обмороженных рук...
Ох какая зима! Ох какая свирепая стужа!
Примерзает душа к позвоночнику мутной сосулькой,
Да, конечно, фашистским собакам приходится туже,
но и нам — не дай бог! — сиди у костра и не булькай.
Не спасают ни ватные брюки, ни валенки, ни полушубки.
Да и что они могут, когда все мертвеет окрест,
ну а мы днем и ночью в снегу, на морозе — какие уж
сутки! —
страстотерпцы, несем свой судьбою назначенный крест.
Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.
Над дорогой повис бледный серпик иззябшей луны.
Снег скрипит, как резиновый, под солдатской ногою -
и морозное эхо звенит средь лесной тишины.
ХУТОР.
Старшему сержанту
Вячеславу Кондратьеву
Этот хутор никто не приказывал брать.
Но тогда бы пришлось на снегу ночевать.
А морозы в ту зиму такие стояли —
воробьи в деревнях на лету замерзали.
И поскольку своя — не чужая забота,
поднялась, как один, вся стрелковая рота.
И потом ночевали... половина — на хуторе,
а другая — снегами навеки окутана.
* * *
....Портится февральская погода.
Вечер опускается над степью.
Сиротеет на снегу пехота
поредевшей, выкошенной цепью.
Колкая, звенящая поземка
заметает, как кладет заплаты,
минные остывшие воронки,
трупы в маскировочных халатах,
рукавицы, брошенные в спешке,
россыпи отстрелянных патронов,
лужи крови в ледяных узорах —
и живых бойцов, окоченевших
в снежных осыпающихся норах.
Тишина...
Лишь простучит сторожко
фрицевский дежурный пулемет —
зыбкой, исчезающей дорожкой
снежные фонтанчики взметет.
До костей пронизывает стужа
и тоска — до самых до костей.
Хоть бы принесли скорее ужин —
стало бы маленько потеплей...
А поземка снег все гонит, вертит.
И могилой кажется нора:
ведь лежать нам тут
до самой смерти,
или —
что страшнее —
до утра.
НОЧНАЯ АТАКА.
Утопая в снегу, мы бежали за танками.
И с высотки, где стыло в сугробах село,
били пушки по танкам стальными болванками,
а по нам — минометчики, кучно и зло.
Мельтешило в глазах от ракет и от выстрелов.
Едкий танковый чад кашлем легкие драл.
И хлестал по лицу — то ли ветер неистово,
то ли воздух волною взрывною хлестал.
Будь здоров нам бы фрицы намылили холку!
Но когда показалось, что нет больше сил —
неожиданно вспыхнул сарай на задворках,
точно кто-то плеснул на него керосин.
Ветер рвал и закручивал жаркое пламя
и вышвыривал искры в дымящийся мрак,—
над высоткой, еще не захваченной нами,
трепетал, полыхая, ликующий флаг.
Через час у костра мы сушили портянки...
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
