Контакте Окопные стихи.
ЯРОСТЬ.
От выстрелов и бега сатанея,
хрипя «ура», крича и матерясь,
мы прыгаем в немецкую траншею,
окопную разбрызгивая грязь.
Чужие перекошенные лица...
И в эти лица — в душу, бога мать! —
мы начинаем яростные спицы
за очередью очередь вгонять.
И пятятся, ныряют гренадеры
в накатные глухие блиндажи, —
и кажется,
от нашего напора
земля до самой печени дрожит!
ЧЕТВЕРТАЯ АТАКА.
И вновь разверзлась преисподняя!
И дыбом вскинулась земля...
В четвертый раз уже сегодня
пойдут в атаку егеря.
И каждый раз — по расписанью:
свирепый, кучный артналет,
и вслед за ним без опозданья
пехота
в полный рост
встает.
И, не ложась, не пригибаясь,
идут, стреляя на ходу.
Неотвратимо надвигаясь
на ту незримую черту,
с которой — или — или:
или —
мы вновь отбросим егерей,
не сдюжим —
братскою могилой
нам станут ровики траншей...
Опала взрытая земля.
Идут
в атаку
егеря!
ШТЫКОВОЙ БОЙ.
(Триптих)
Мужи зрелые мы.
В свалке судеб
Нам по плечу борьба.
Алкей 1
Команды в этом гаме не слыхать.
Но видишь краем глаза,
как помкомвзвода
натренированно бросает через бруствер
свое сухое жилистое тело
и, хищно изогнувшись, берет винтовку:
«В штыки!..»
Он не бежит и не кричит «ура»
и лозунгов, оборотясь, не произносит:
он — бережет дыхание;
шагает голенасто, петляя на ходу,
чтоб сбить с прицела фрицев, —
а мы...
а мы, ну как во сне дурном,
бежим — и все догнать его не можем...
И как во сне дурном —
накатывает цепь серо-зеленых кителей и брюк
и топот кованых сапог;
белеют в руках гранаты
на длинных деревянных рукоятках:
сейчас противник даст гранатный залп!
Но помкомвзвода, упреждая,
зубами рвет чеку у РГДэ,
потом еще у трех поочередно, —
и желтоватый дым гранатных взрывов
пятнает атакующую цепь.
Он бьет гранатами за сорок метров,
а мы — на двадцать, двадцать пять:
подводят нервы;
ведь что там ни толкуй,
а вороненый блеск кинжального штыка,
примкнутого к немецким карабинам,
мутит сознание,
и кажется, что снится сон дурной...
Но и во сне есть логика.
И мы, опережая помкомвзвода,
бросаемся в штыки —
забыв про смерть, забыв про жизнь.
Он же,
затвором лязгнув, вгоняет в ствол патрон
и, опустившись мягко на колено,
срезает ближнего зарвавшегося гада.
В таком бою и с двух шагов промажешь:
мешает напряжение,
но помкомвзвода рубит как на стрельбище:
обойма, пять патронов, — и пять трупов,
еще обойма — и еще пять трупов,
и очень редко мимо,
и то лишь потому, чтоб в этой свалке
не угодить в своих.
2
Когда фашисты подойдут так близко,
что их — огнем уже не положить,
тогда,
чтоб победить или погибнуть,
пехота
поднимается
в штыки.
И сразу мир сужается до жути.
И не свернуть ни вправо и ни влево.
Навстречу — как по узенькой тропинке,
бежит твой враг, убийца и палач.
И ты следишь прикованно за ним.
И, с каждым шагом ближе надвигаясь,
не сводишь взгляда с потного лица,
застывшего в свирепой неподвижности.
И он тебя приметит на ходу.
И взор его с твоим схлестнется взором.
И с этого мгновенья — только смерть
способна вас избавить друг от друга.
А то, что прочитает враг
в ответ в твоем солдатском взгляде,
и предрешит исход единоборства:
удар штыка — всего лишь точка
в конце психологической дуэли.
3
Я не помню, было ли мне страшно.
Только помню — после боя
пальцы плохо гнулись и дрожали,
и не мог свернуть я самокрутку.
Я не помню, было ли мне страшно.
Только помню — если был когда я
в этой жизни счастлив без остатка,
то тогда лишь — после штыковой,
когда пальцы так дрожали,
что не смог свернуть я самокрутку.
Женя Дягилев мне сунул в рот свою..
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
