Контакте Окопные стихи.
* * *
Возвращаюсь как-то вечером в землянку
и вижу —
спит на моей койке какая-то девушка.
— Вы кто такая? Как сюда попали? —
Просыпается:
ба! да это военфельдшер Маргарита Манкова —
новая хирургическая сестра из полковой медсанроты,
миловидная, доложу вам, шатенка с фигурой Афродиты.
Спустила ноги на пол, одернула юбку на коленях
и говорит таким тоном, словно пришла узнать,
который час:
— Товарищ военврач, я решила выйти за вас замуж. —
Я как стоял, так и сел на ящик с медикаментами.
А она продолжает, как ни в чем не бывало:
— Если вы на мне не женитесь, я не знаю, что я
с собой сделаю!
Мужчины проходу не дают, пристают, а если я выйду
замуж,
приставать не будут.
Наконец я обрел дар речи:
— Но почему именно за меня? —
И слышу потрясающий по своей логике ответ:
— Потому что вы мне нравитесь.
— Но, простите, я вовсе не собираюсь жениться. —
И опять — ответ:
— Придется, товарищ капитан, если хотите спасти меня.
— Но почему бы вам не выйти замуж за одного из тех,
кто вам проходу не дает? —
И опять — ответ, потрясающий по своей логике:
— Да потому что они все нахалы! —
Тогда я говорю:
— Этого быть не может, чтоб все! —
Но она отбивает и эту мою контратаку:
— Я лучше вас разбираюсь в таких вопросах, товарищ
капитан.
Я наконец поднимаюсь с ящика с медикаментами:
— Хорошо, хорошо, я подумаю, а пока идите к себе
в санроту...
— Но я пришла жить у вас, видите —
даже вещи принесла.
Эту ночь я провел у своего друга — начфина,
а когда утром пошел в штаб, встретил замполита:
— Слушай, капитан, ты что разводишь в нашем полку
аморалку?
— Не понимаю вас, товарищ майор!
— Ах, не понимаешь?.. А я только что видел,
как около твоей землянки
увивалась военфельдшер Майкова. —
Я хотел рассказать ему, как все это случилось,
но он и слушать не стал.
— Не оформишь связь законным образом — будут
неприятности.
* * *
Как на формировке в Старой Буде
полюбила девушка солдата...
Никогда я в жизни не забуду
Зойку-санитарку из санбата.
Разбитная тульская сестренка
с розовым припудренным лицом,
в выстиранной старой гимнастерке,
туго перехваченной ремнем.
Вечерами по тенистой стежке
мы бродили с нею за рекой,
и ее шершавые ладошки
пахли свежим мылом и травой.
Оплывало олово заката,
сырость наползала от болот, —
от девичьих от плечей покатых
исходило ровное тепло.
И на сердце было так покойно,
словно в мире не было войны,
словно, пережив уже все войны,
мы о них и думать не должны...
Как на формировке в Старой Буде
пожалела девушка солдата, —
никогда я в жизни не забуду
Зойку-санитарку из санбата!
У ЛИЗКИ ТИМОФЕЕВОЙ.
четыре мальчишки:
Серега, Ванька, Рудольф и Герман.
Родились они от разных солдат,
ночевавших в Лизкиной избе во время войны.
Старшие колотят младших: — Фашисты проклятые! —
Лизка колотит старших: — Не обижайте братиков! —
Но когда соседские пацаны начинают дразниться:
— Ваша мать потаскуха! —
и старшие и младшие Тимофеевы, сжав кулачки,
одним строем идут на обидчиков:
— Наша мамка хорошая!
Лиза утирает подолом разбитые носы — и плачет:
— Ну чем я виноватая!..
ЛЮБА, ГОСПИТАЛЬНАЯ СЕСТРА.
Ах, не одного приворожили
эти невозможные глаза —
трепетные, синие, большие,
как на древнерусских образах.
Словно в бочагах с водою вешней
небосвод качнулся — и затих...
Вот с таких, как ты,
земных и грешных,
и писались облики святых.
Поэт.
Писарь Василий Сорокин кропает стихи.
Иногда их печатает дивизионная газета «За победу».
Сорокин раскладывает перед собой
все экземпляры, которые смог собрать в штабе,
и несколько часов кряду любуется своим произведением,
переводя взгляд с одного экземпляра на другой...
Писаря в землянке веселятся:
— «Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились,
отличить»!
— Да нет, он опечатки ищет... —
А начальник, капитан Рязанцев, обязательно спросит:
— Поэт, а кто будет составлять строевую записку? —
Но спросит — просто так, потому что в такие дни
никакую работу Сорокину поручать нельзя — запорет!
— Вот,— говорит капитан, — как писарь ты уже
горе горькое, а художником слова еще не стал.
— А я выучусь, — отвечает Сорокин. — В Москве,
я слыхал,
есть цельный институт, где учат на писателев.
Капитану хочется рассмеяться,
но чем-то эта ситуация напоминает ему
обстановку накануне боя, и он вздыхает:
— Да... в поэзии, как на войне: не угадаешь,
кто погибнет, а кто останется живым...
* * *
Я—
ординарец командира батальона.
Иные зубоскалят:
«Вась! Смотай на пищеблок, принеси каши котелок».
А я плевал с высокой липы на эти разговорчики!..
Я держусь сзади и чуть сбоку капитана —
с трофейным пулеметом на ремне через шею,
как баба с коромыслом.
— Вась! — говорит капитан.— Прощупай вон тот бугорок,
вишь?.. Четыре пальца правее кустарника:
чегой-то он мне не улыбается. —
Я прощупываю тремя очередями. Летит дерн,
и обнажается серая лысина бронеколпака.
— Так и есть ,— матерится комбат, — огневая точка!
Вась!.. Смотай к пушкарям, пускай долбанут.
Так я и мотаюсь цельный день туды-сюды,
пока вечером не придет на НП повар с пищей
и не начнет ругаться:
— Кто у кого ординарец? Я у тебя или ты у комбата?..—
Но я уж так умотался, что даже не хочется
послать этого поваришку кой-куды.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
