Контакте Окопные стихи.
Воля, настойчивость... Лучше б их не было!
Меньше бы крови пролил.
Но они, к сожалению, были.
И они удивляют людей до сих пор.
Но разве нас удивляет
воля, настойчивость волка, который преследует
жертву?..
Так почему такие же свойства кажутся странными
у человека?
Не потому ли, что мы другого замеса —
и нам нелегко
представить себе психологию волка, который
преследует жертву.
Он, может быть, единственный раз в жизни
всей душой доверился человеку,
а этот человек так подло, так вероломно
его обманул, наплевал в душу, что его,
привыкшего обманывать других, от досады,
от неожиданности сковал паралич
уязвленного самолюбия, он впал в прострацию —
и два часа сидел ссутулившись, неподвижно,
ни на что не реагируя, и даже —
заядлый курильщик —
забыл о своей знаменитой трубке,
и никто из окружающих не рискнул
встряхнуть его за плечи и прорычать:
— Да провались ты пропадом со своими переживаниями:
немцы уже два часа наступают, гибнет армия,
а ты не отдаешь приказ на ответный огонь!..
«Так все-таки какую роль в истории
играет личность?..»
Он встал из-за стола и заходил по кабинету.
И вспомнил вдруг, как кто-то из этих самых
интеллигентов, которые не упускают случая
его унизить, напомнить, что он недоучившийся
семинарист, сказал ему, что, так же как и он,
любил прохаживаться взад-вперед, раздумывая,
Аристотель в Афинской академии; сказал
и улыбнулся, сукин сын, и, может быть, уже забыл
об этом, но он... он не забыл: такие вещи он
не забывает; ведь не сравнил его труды по диалектике
с заумными трудами Аристотеля — сравнил
походку, как будто он спортсмен, а не философ...
«Ну ладно, я растолкую вам, какую роль в истории
играет личность!»
Людей он понимал. По-своему, конечно.
Как, впрочем, и все мы... Но мы не делим людей на тех,
кого необходимо уничтожить, а кого оставить жить,
а для него такая тактика была естественной, —
иначе трудно объяснить психологически, а почему он
находил врагов там, где не находим мы,
А впрочем, возможно и другое объяснение.
Коль скоро он делил людей на мертвых и живых —
должны же были найтись и чуткие,
кто ощущали интуитивно его бандитскую натуру, —
и уж они-то действительно являлись его врагами.
И наконец, быть может, он чувствовал,
что пролитая кровь в гражданскую —
не всеми прощена и жаждет отмщения,
и лучше на заклание отдать других, а самому
воссесть судьей третейским на трупах простаков
и фантазеров
Этой манерой — говорить без эмоций, ровно и
тихо —
он владел артистически. И она впечатляла!..
Вообразите то время шекспировских противоборств,
и — игра на контрасте, конечно, — негромкий,
спокойный, почти гипнотический голос с мягким
грузинским акцентом... Это одно принуждало
внимательно слушать и ожидать откровений,
а если их не было — принимать и обычное
за необычное: ставка на самообман, психологически
верная... И потому он казался, несмотря
на невзрачный свой рост, 160, глыбой, скалой
в бушующем море страстей человеческих.
Да еще и его псевдоним — металлический...
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
