Контакте Окопные стихи.
ПУЛЕМЕТЧИК.
Памяти пулеметчика Юрия Свистунова,
погибшего под Ленинградом
По-волчьи поджарый, по-волчьи выносливый,
с обветренным, словно из жести, лицом,—
он меряет версты по пыльным проселкам,
повесив на шею трофейный «эмгач»,
и руки свисают — как с коромысла.
И дни его мудрым наполнены смыслом.
У края дымящейся толом воронки
он шкурой познал философию жизни:
да, жизнь коротка — как винтовочный выстрел,
но пуля должна не пройти мимо цели.
И он — в порыжелой солдатской шинели —
шагает привычно по пыльным проселкам,—
бренчат в вещмешке пулеметные ленты,
торчит черенок саперной лопатки
и ствол запасной, завернутый в тряпки.
Он щурит глаза, подведенные пылью,—
как будто глядит из прошедшего времени
и больше уже никуда не спешит...
И только дорога — судьбою отмеренной —
еще под ногами пылит и пылит.
ДЕНЕЖНОЕ ДОВОЛЬСТВИЕ.
Придет с автоматчиком в роту начфин.
В руке чемоданчик фанерный с деньгами.
И словно бы в мирные дни на заводе,
когда работягам давали монету,
солдаты в траншее построятся в очередь.
Но только не слышно ни шуток, ни смеха.
Никто не спешит и не прется нахально:
ведь дома солдата с получкой не ждут,
и нету на фронте ларька-забегаловки,
где можно с друзьями без лишних хлопот
по 150 пропустить аккуратненько
с двумя бутербродами — с килькой и брынзой,
и кружку пивка жигулевского дернуть...
Начфин свое дело бумажное выучил.
Он галочку против фамилии ставит
и в руку сует карандашик химический:
— Вот тут распишись...— И вручает тридцатку —
довольствие денежное, зарплату солдатскую.
Берем: коль положено — значит, положено.
Но только, начфин, объясни по-простому,
что делать нам тут с казначейским билетом?..
Ведь тут все бесплатно: бесплатно оденут,
бесплатно накормят, бесплатно напоят,
а если убьют — и схоронят бесплатно.
Конечно, платить и за это приходится,
но это уже разговор не бухгалтерский.
И знаешь, начфин, не царапай нам душу,
а выдай-ка лучше по 150
с двумя бутербродами — с килькой и брынзой.
А деньги внеси на заем обороны.
ВНЕЗАПНЫЙ ВЫСТРЕЛ.
Вот где-то тут и прячется опасность.
Вот где-то тут и притаился враг.
И сторожит обманчивая ясность
мой каждый продвигающийся шаг.
И знаю я — ее не избежать.
Не разминуться с ней на перекрестке.
И остается только ожидать
внезапный выстрел — тихий или хлесткий...
Я опущусь в примятую межу.
Прижмусь щекой к ружейному прикладу:
я помирать, простите, не спешу;
пускай меня поищут, если надо.
И я дождусь, что в прорези прицела
возникнет эта рыщущая гнусь.
И пусть не суетится обалдело —
нет, не надейтесь, я не промахнусь!
ВЕЧЕРОМ.
...В лощине
— там, где хлюпает ручей,
затарахтела кухня полевая.
Всхрапнула лошадь, услыхав, как в небе
прошелестел снаряд тяжелой гаубицы
и грохнул за ручьем в лесу сосновом,—
и эхо раскатилось по округе.
Позвякивая мирно котелками,
солдаты потянулись по траншее,
переговариваясь, кашляя простуженно
и шаркая шинелями о стенки.
Над бруствером, распарывая воздух,
прошла цепочка пуль трассирующих;
вторая, чавкая, угасла в бруствере,
и кто-то выругался по привычке.
У миномета — оружейный мастер
скрипел ножовкой по металлу.
А вдалеке, у немцев, пару раз
пиликнула гармоника губная —
и смолкла почему-то. И потом
просвиристела первая ракета,
сработал, хлопнув, парашютик,—
и свет ее, зеленовато-мертвый,
смешался с сумерками вечера.
И звуки были чистыми и четкими.
И было непонятно — отчего
они не рвут и не корежат душу,
и им навстречу тянется душа
и впитывает, словно откровенье,
то, что слыхала много раз...
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
