Контакте Окопные стихи.
* * *
Выбора нет — надо прикинуться убитым:
старая солдатская хитрость! — лягу у свежей
воронки, рядом с. погибшим, где крови больше,
присыплю себя землей, а каску и лицо
вымажу кровью.
Фрицы, как всегда после боя, вынесут к дороге
мертвых своих и раненых — и станут ожидать
обоз, довольные успехом, смеясь и покуривая
и отрядив двух или трех прочесать не спеша
остывающее поле боя.
Я дождусь, когда они подойдут поближе.
А как подойдут — шаря по карманам убитых,
пиная сапогами и пристреливая раненых, —
я и врежу по ним внезапно с нахлестом
очередью из ППШа.
А там пускай потом поднимают гвалт! —
орут, стреляют, преследуют: от дороги до меня
не меньше километра, — не успеют, я раньше
уйду лощинкой в лес, испортив им, сволочам,
собачье торжество.
* * *
Здесь шофера берут попутчиков охотно: с восхода
до захода солнца шныряют “мессера” над зимниками.
Залезешь в кузов,
станешь у кабины —
и ну верти башкой, обозревая небеса, — и только
заметишь у горизонта черной мухой “мессершмитт”,
не мешкая колотишь по клеенчатой кабине кулаками,
и сам сперва,
а после и шофер
пикируем в сугробы снега — и зарываемся поглубже.
Промажет “мессер” —
перекурим это дело
и едем дальше — играть со смертью в кошки-мышки.
А подожжет машину —
плетемся пехом
и материм стервятников фашистских, нашу авиацию,
которую не видно ни хрена, зенитчиков, куда-то
запропавших, и солнечные дни февральские, что
как нарочно стоят на фронте эту зиму сорок второго года
под Старой Руссой.
* * *
Нас поедом грызли фронтовые свирепые вши.
В землянках, где спали мы, гасли от вони коптилки.
Задыхались от трупных, миазмов — врагов и своих.
И потом, тяжелым и острым, разило от нас.
Мы были солдатами, были на фронте — и поняли,
из какого живого состава состоит человек.
* * *
Настроение —
убил кого бы!..
Встал с утра — и всё чего-то злоблюсь.
И слоняюсь по траншее, сгорбись,
как ищу —
к чему б придраться, —
Никогда не знал, что столько злобы
может в человеке умещаться.
Понимаю:
надо б поспокойней.
Злобствовать, в конце концов, нелепо
и по отношению к врагу:
ненависть —
душой шурует слепо.
Только, хоть казни, но в этой бойне
справиться с собою — не могу!
Что-то изменилося во мне.
Становлюсь похожим на гранату,
и в нее ввинтили детонатор:
тронешь —
и она не помирволит!..
Так и свирепеешь на войне
даже — и помимо воли.
— Сержант!
Кончай набрасываться на людей.
Возьми противотанковое ружье,
полдюжины зажигательных патронов —
и выкури фрицев
с тригонометрической вышки:
по новой набрались туда, артисты!
— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант...
РАЗГОВОР С ВАЛЕНТИНОМ ГОНЧАРОВЫМ.
Погоди! Не спеши! Сунь “ТТ” в кобуру. Или
лучше
отдай его мне. Посиди. Походи. Успокойся. Остынь.
И послушай, товарищ, что я расскажу...
Вот в такие минуты мы чаще всего и глупим.
Как подкатит тупое отчаянье к горлу —
задыхаешься, словно от приступа стенокардии.
Так бывает, я знаю. И такие минуты — коварны.
Нужно их переждать, не спешить, не глупить, —
а мы рвем кобуру побелевшими пальцами!..
Да, глупить мы умеем. Капитально, непоправимо.
А ведь я убежден: воскреси этих самоубийц —
очень, очень немногие снова на то же решились.
Поспешили, бедняги! А что б переждать всего несколько
страшных минут, — переждать, понимаешь, товарищ?
И, возможно бы, волны удушья отхлынули...
Жизнь вершится не мертвыми — жизнь вершится живыми.
И поверь: у любого живого мерзавца больше шансов
по-своему выкроить жизнь, чем у мертвых героев.
Успокоился? Умница! Выпей водки из фляги,
ляг на нары, укройся шинелью и постарайся уснуть.
Ну а я — за тебя подежурю в траншее, товарищ.
НАТУРАЛИЗМ.
Памяти младшего лейтенанта
Афанасия Козлова, комсорга батальона
Ему живот осколком распороло...
И бледный, с крупным потом на лице,
он грязными дрожавшими руками
сгребал с землею рваные кишки.
Я помогал ему, — хотя из состраданья
его мне нужно было застрелить, —
и лишь просил: “С землею-то, с землею,
зачем же ты с землею их гребешь?..”
И не было ни жутко, ни противно.
И не кривил я оскорбленно губ:
товарищ мой был безнадежно ранен, —
и я обязан был ему помочь...
Не ведал только я, что через годы,
когда об этом честно напишу, —
мне скажут те, кто пороху не нюхал:
“Но это же прямой натурализм!..”
И станут — утомительно и нудно —
учить меня, как должен я писать, —
а у меня всё будет пред глазами
товарищ мой кишки свои сгребать.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
