Контакте Окопные стихи.
* * *
Посредине нейтралки протекает ручей:
куры вброд проходили в мирное время.
А теперь он — рубеж между ими и нами.
Чтоб его одолеть, столько жизней положишь! —
перекроют плотиной
трупы русло ручья,
И окрасится кровью у запруды и ниже вода.
* * *
Не дороги — а реки весенней разлившейся грязи.
Что повозки! — тут танки не могут пройти.
Тонут в месиве вязком по самые башни,
и на башнях сидят, свесив ноги, танкисты —
моряки, потерпевшие в море крушение.
А пехота идет... А пехота идет исступленно,
под ремни подоткнувшая полы шинелей,
аж по самые каски заляпана грязью
и измотана так — материться и то нету сил.
И один только звук и висит над колонной,
и ползет вместе с ней — неотрывно, обрыдло, —
это чавкает грязь под ногами пехоты.
Тяжело на войне! — даже если идешь по дорогам,
по которым отходит отступающий враг.
ЛОЖКА.
Мать честна! — утерял ложку... Носил за правой
обмоткой,
прошел с нею, можно сказать, огонь, воду и медные
трубы —
всю Беларусь, от Калинковичей до Острува
Мазовецкого, —
а в Польше — посеял.
И где, как—ума не приложу!.. Может, когда ползали
в боевое охранение, но скорее всего — третьего дня,
когда ходили накатывать блиндаж командиру батальона
сосновыми кряжами.
Делать нечего: привезут обед — все едят нормально,
а я суп хлебаю через край котелка, а пшенную кашу
или пюре из сушеной картошки пальцами выгребаю —
как поросенок какой!
Можно, конечно, и подождать, пока кто управится,
ложку ребята одолжат, — да ведь остынет пища,
и брезгую я, если честно, и чинарики чужие докуривать
и есть чужой ложкой.
А какая ложка была!.. Нет, не та, не столовская,
узкая и остроносая, — самодельная: круглая,
забористая,
танкист один подарил, спас я его из горящего танка.
И нате вам! — утерял...
* * *
Этот путь неразделим с печалью...
И когда наденешь вещмешок —
сердце, потревоженное далью,
тронет, тронет острый холодок.
Что там — за далеким окоемом,
в том краю, где тают облака?
Голубым нехоженым простором
в ту страну дорога пролегла.
И тревожит дальняя дорога,
и печалит солнечная гладь —
и с внезапно хлынувшей тревогой
нет, не так-то просто совладать.
Жаворонок только — черной точкой,
словно гвоздь, забитый в небосвод,
вяжет, вяжет песенную строчку —
и никак ее не допоет...
24 МАРТА 1945.
Вышли на взгорье —
и замерли от удивленья:
серое, ровное что-то внизу — до горизонта.
Раньше такого не видели...'
— Хлопцы! Да это же море. Балтийское море!
И по всему косогору,
по травке весенней,
путаясь в полах шинелей,
падая и подымаясь,
что-то крича несусветное, —
хлынула лава русских шинелей...
Так все и врезались с ходу в балтийские волны!
Ну а потом, у костров,
кто нагишом, кто в исподнем — кто как,
грелись, сушились, курили
и улыбались счастливо
губами, от холода синими, —
словно мальчишки, перекупавшись.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
